Музыкальная жизнь. 1999. № 4. С. 11-13
(Вариант в газете «Центр». 1992. № 15)
– Я пришел в музыку на рубеже пятидесятых и шестидесятых, вдруг осознав, что это мое дело, хотя после школы поступил на исторический факультет педагогического института. Хотел быть археологом. Я окончил музыкальное училище, а потом, в 1961 году, был принят в Московскую консерваторию в класс композитора С.А. Баласаняна. Мне было двадцать три года.
– И много написали уже в студенческие годы?
– Порядочно, в том числе монооперу «Записки сумасшедшего» по Гоголю. И за это «преступление» последовало наказание: на два месяца я был отлучен от занятий. Но за меня решительно вступились крупные музыканты: пианистки М. Гринберг и М. Юдина, дирижер К. Кондрашин, теоретик, профессор Т. Мюллер, звонил Д. Шостакович, брал партитуру. Меня вернули в родные стены. И к 1968 году, когда я закончил аспирантуру, было написано более двадцати сочинений.
– Уже тогда к вашей музыке проявляли интерес профессионалы, ее исполняли дирижеры Д. Китаенко и Г. Рождественский, певица Г. Писаренко. О вас заговорили в молодежной среде за стенами консерватории.
– То была пора «оттепели». Люди поверили в возможность коренных перемен после Сталина. Мы собирались в Ленинской библиотеке, в музее Маяковского, в клубах МГУ и МЭИ, обсуждали политическую жизнь, надеясь на светлое будущее. Но государство вновь затеяло борьбу с инакомыслием. В ответ началось диссидентское движение. Открыто политикой я не занимался. Твердо решил: не дам себя сгноить, нужно отринуть политику. Я больше скажу музыкой. Не хочу и не буду участвовать в партиях любого толка. Только музыка.
– Но слушатели все равно чувствовали в вашей музыке протест и противостояние господствующей идеологии.
– А я очень остро все это воспринимал, потому что никогда не принимал и не приму подавления и уничтожения всего живого: инакомыслия и инакочувствования. А что вы слушали из моей музыки?
– К сожалению, не все, но многое. Слушала «Записки сумасшедшего». Сначала мне показалось странным, что вы решились как бы отойти от Гоголя в финале. Но потом, мне кажется, поняла замысел: это не Поприщин сумасшедший, а закованное в камень и имперское железо уродливое, маргинальное общество. А маленький человек полон любви: к красоте, к женщине, к России. Музыка привлекла меня лиризмом, певучестью, пронзительной человечностью.
– Первое открытое исполнение «Записок» состоялось через семь лет после написания, в версии для голоса и фортепиано. Исполнителями были серьезный и тонкий музыкант Мария Гринберг и первоклассный певец Сергей Яковенко. Значительно позже оперу вывел на концертную эстраду дирижер Кирилл Кондрашин. Она была исполнена в Москве на сцене Зала имени Чайковского и в других городах.
– Слушала я в записи оперу «Белые ночи» по Достоевскому. В музыке я услышала крик изнемогающей души, отклик любящего сердца. Была ли эта опера поставлена?
– Она была готова для съемки на телевидении. Собирались выпустить телеспектакль, но цензоры запретили показ. А вскоре вышла пластинка с записью голосов Г. Писаренко и А Мищевского. Их пение, душевное состояние тогда идеально выражали мой замысел. Сценическая постановка оперы была осуществлена в Дрездене в сезон 1968/1969 года режиссером Гарри Купфером. Пели замечательные исполнители, особенно памятен тенор, певец с голосом необычайной силы. Приняли спектакль прекрасно. Издали в Дрездене партитуру оперы и клавир. Я был счастлив. Мне казалось, я жил как Вагнер – весь город у моих ног. На радостях купил полные собрания сочинений Моцарта, Баха, наполнил литературой четыре контейнера и отправил в Москву. До сих пор идут. А дома опера так и не получила сценического воплощения.
– Что для вас творчество? Можно задать такой «глобальный» вопрос?
– Мои мысли всегда обращены к России, ее природе, литературе, музыке и религии. И отдать ей всю мою работу, мою жизнь, работая в разных жанрах: музыка, театр, кино… Слова «родина», «отечество» связаны для меня с двумя понятиями: этническая и морально-этическая принадлежность. И если никто не волен в выборе языка, темперамента, то выбор морально-этического кодекса в значительной мере – сознательное действие. Моральная правота и честность художника доказываются всей его жизнью.
– Мне представляется, что в вашем творчестве прослеживается стремление отстаивать честь и достоинство человека, пробуждать его совесть. Вызывают понимание и отклик в душе источники вашего творчества: древнерусское искусство, русская классика, фольклор.
– В самом деле, народная музыка в основе многих моих произведений. И здесь для меня главное – не расчетливая, «выгодная» эксплуатация народного, не внешние приметы национального – это лишь «паспортные данные», – а верность этически-философским идеалам народа. Я исходил русские земли, особенно много работал на Севере в экспедициях по Архангельской области. Записывал древнерусские песнопения. И воспринял это искусство как символ надежды на возрождение русского этноса. Это зерно, которое упало в землю и должно прорасти, дать свои всходы. Народные плачи и причитания, знаменные распевы, псалмодии…
– Я знакома с вашей кантатой «Свадебные песни»…
– Кантата написана для меццо-сопрано, смешанного хора и симфонического оркестра, состоит из шести частей, не связанных общим сюжетом, но я, поелику способен, связал их внутренней логикой в единое композиционное целое. В записи [под управлением Г.Н. Рождественского] женскую партию исполняет Людмила Белобрагина, очень точно, в моем понимании.
– Меня поразил высокий духовный настрой сочинения, русская духовная истовость. Философскую основу вашего творчества составляет религиозная христианская традиция?
– Наверное, можно сказать и так. За убеждения пришлось платить непомерно дорогую цену – духовная христианская направленность моих сочинений вызывала отторжение властью моей музыки от слушателей. Многие десятилетия народу внушали, что ему вредна духовная жизнь, а тем паче религиозная. Но я писал. Назову некоторые свои сочинения. Симфония-сюита «Древнерусская живопись», «Плач» – Второй концерт для скрипки с оркестром, посвященный памяти Фомаиды Залесской из Каргополя, старообрядки, хранительницы древнерусской певческой традиции. Второй виолончельный концерт на евангельскую тему [«Ричеркар»]. Оратория «Сказание о Пугачевском бунте» и многое другое.
– Пожалуйста, несколько слов о «Полифоническом концерте».
– Этот опус я написал еще в 1969 году, но он очень мало исполнялся. В основу музыки положены темы знаменного роспева – древнерусского одноголосного пения. Задача – дать примеры различных способов разработки подлинных древних тем, взятых в точных современных расшифровках.
– Не считаете ли вы, что в наше время людям особенно нужна русская классическая музыка?
– Я преклоняюсь перед русской классикой. Для меня святы принципы и традиции русской национальной композиторской школы. Люблю не только музыку, но многое из литературы, живописи «золотого» и «серебряного» веков русской культуры.
– Я поняла это, когда слушала ваш вокальный цикл на стихи Владислава Ходасевича в исполнении певца Анатолия Соколовского. Я ощутила трагедию человека, его протест против несправедливости судьбы.
– Честно говоря, я в Москве не знал певца, который бы умел так отдавать себя работе и так смело экспериментировать, в то же время оставаясь в рамках великих традиций и великолепной вокальной школы, которую он получил. Анатолий Соколовский был выразителем музыкальной интонации, без которой мои художественные замыслы могли бы не воплотиться. К сожалению, его уже нет.
– «Серебряный» век отразился и в вашей моноопере «Из писем художника»…
– Я хотел поведать о моем восхищении самобытным, ярким талантом Константина Коровина. Он был не только выдающимся художником, другом и соратником Врубеля, Серова, Шаляпина, но превосходным писателем и рассказчиком. Его автобиографическая книга легла в основу либретто монооперы.
– Слушая ее, я думала о том, как непереносимо страдает художник от непонимания, неприятия его работы. И о том, что большой художник – всегда выразитель национального и в то же время интернационального начала.
Я рад, что вы совершенно верно поняли основную мысль оперы. Художник в эмиграции – это тема неисчерпаемая и всегда трагическая.
– Долгое время вы были «невыездным», ваше искусство, мягко говоря, не пропагандировали. Но ведь теперь что-то изменилось? Ваши произведения можно услышать в концертных залах, на «Московской осени».
– Из множества написанного мной звучит малая толика. Три составляющие делают судьбу художника счастливой: природная одаренность, возможность работать, то есть создавать свои произведения, и, наконец, выход к людям. О первом не мне судить, а вот последнего – выхода к слушателю – мне всегда трагически недостает. Я испытываю дефицит гласности, продолжаю быть «неудобным» композитором.
– Однако я прекрасно помню успех «Гамлета» и вашей музыки к нему в Театре на Таганке.
– Я много работал для этого театра, да и для других тоже. Впервые я был приглашен на спектакль «Пугачев», позднее здесь были работы разные по стилю. Я не сразу дал согласие приступить к «Гамлету». Меня смущал целый ряд обстоятельств: только что прошел тогда фильм «Гамлет» с замечательной музыкой Шостаковича – меня придавливал груз ассоциаций. И все же с помощью Высоцкого мне удалось преодолеть сомнения. Музыку я написал быстро – репетиции уже шли под записанную оркестровую фонограмму. Работал и в кино, и для телевидения.
– Знаю еще об одном направлении вашей работы – преподавательской деятельности.
– Шесть лет я преподавал в Московской консерватории на композиторской кафедре. Но каждый раз на обсуждении произведений в знаменитом тридцать пятом классе с портретом Шостаковича разыгрывались баталии, часто далекие от музыки. И вот теперь я веду класс инструментовки и чтения партитур.
– Понимаю, вы не хотите заниматься политикой в музыке, многие считают вас аскетом, погруженным только в работу…
– Мне близко кредо Коровина: «Я люблю простые вещи: искусство, дружбу, солнце».
– Вы отметили шестидесятилетие и тридцатилетие творческой деятельности. Чего вы желали себе в эти дни?
– Хочется, чтобы люди слушали мою музыку…
Comments