Газета Президент. 22–28 августа 1995
Доперестроечная жизнь Юрия Буцко миловала и жаловала. Шостакович, услышав его юношеские сочинения, рекомендовал в Союз композиторов. Не было, наверное, в Москве театра, для которого он бы чего-нибудь не написал. 15 лет отдал музыкальному оформлению спектаклей Театра на Таганке. Работал с Юрием Завадским в Театре Моссовета, Вахтанговском, Сатиры, в филиале Малого и в Малом. Но, пройдя через жесткие идеологизированные сита радио и телевидения, он с трудом, но нашел себе место в кино. Киноэпопея «Хождение по мукам» кормила его лет шесть. К началу перестройки он был ничем не скомпрометировавшим себя создателем 14 симфоний и 4 опер. И вдруг… перестал исполняться.
– Почему вы оказались в подполье?
Создавая музыку, я подавлял в себе инстинкт самосохранения, толкающий человека на компромиссы, заставляющий тянуть одеяло на себя, урывать куски, торговать и холуйствовать. Думал, работаю на качество, которое нельзя будет не увидеть. А его не заметили…
Сочинение музыки не профессия, а моральный акт, поступок. Чтобы написать симфонию, иногда мне требуется больше 10 лет. Оперу «Записки сумасшедшего» я написал за 20 дней, ее издания ждал 24 года. Так же, как художники Иванов и Федотов, писатель Грибоедов и композитор Бородин, я сконцентрировался на одной идее, которой стараюсь прожить. Это нравственный труд. Поскольку для этого мне отпущены только одна сердечная мышца, один промежуток времени, приходится жить и дышать экономно, не рыдать, не кричать, не метаться. Если же железной десницей добиваться, чтобы музыка приносила доход, идеей не проживешь.
Профессия дает человеку оплату трудодней. Чтобы было на что жить, мне пришлось сочинять для кино и театра. Благодаря этому я получил возможность выражать свою основную идею. Если ее не поймут современники, она может пригодиться позже. Круги сознания со временем расширяются. Музыковеды могли бы уже сейчас перевести ее на русский язык. Правда, пока они этого избегают. Это донельзя политизированная прослойка, часто это держиморды от искусства, души которых черны от вселенского зла. Вручая друг другу премии, когда сердце страны обливается кровью, они счастливы! Настоящее искусствознание требует высочайшего ума и чувства.
– Из-за них не исполняются ваши произведения?
Сегодня что исполнять, а что нет, зависит от хотения лиц, которые более компетентны в расшаркивании и проведении банкетов. Кощунственно, но критики выделяют в их среде композиторскую «тройку», которая якобы везет на себе современную русскую музыку. Мы с ними люди разных профессий. Если один хирург пришивает отрезанные конечности, а другой специализируется на ампутации, они все равно коллеги, ибо занимаются целительством. Могу ли я считать коллегами тех, кто десятилетиями пел хвалебные гимны окружающему нас ужасу?
– В чем все-таки состоит ваша музыкальная идея?
Прадед мой ушел в монахи. Отец был боевым генералом. Сколько войн пришлось на его век, в скольких он участвовал. В моих сочинениях одновременно присутствуют оба эти начала – солдатское и духовное.
Музыка – это фронт! В ней происходят такие баталии между добром и злом, что чудом остаешься жив. Участвовать в них меня заставляет религиозное подсознание. Порыв, заставляющий человека закрыть своим телом гранату, чтобы защитить окружающих. Моя музыка – встреча добра со злом, акт борьбы. Сочиняя ее, я готовлю аргументы, необходимые мне, как солдату – его экипировка. Дело не в том, чтобы непременно одержать победу. Я приговорен, я это знаю, чувствую: живым мне из битвы не выйти. Моя задача – до конца и с толком израсходовать отпущенный судьбой боекомплект.
Подлинное искусство всегда возникает на грани желания преодолеть сложившуюся нравственность. Так было у автора «Пиковой дамы», создавшего музыкальный шедевр из поступков Германна, обманувшего Лизу, под дулом пистолета выпытывавшего у старухи сокровенную тайну проигравшегося картежника. Так было у авторов «Бориса Годунова» и «Хованщины».
Недавно духовенство предало Рериха анафеме. Его философия не соответствует церковным канонам. Но, глядя на его картины, можно пройти духовное очищение. Как совершили нравственный подвиг такие далекие от физической нравственности люди, как Бетховен, Мусоргский, Шуберт, Чайковский, Пушкин, – это великая тайна!
Я не пишу для церкви. Напротив, стараюсь вложить в музыку то, что получаю там. Хочется докричаться до людей, которые вообще никуда не ходят, увлечь их, привести в храм. Так поступал Бах, часто цитировавший простенький одноголосный канон. Досочинив, достроив его своим гением до великого дома, он добился, что любой прихожанин, узнав знакомую ему с детства мелодию, мог подпеть и вместе с Бахом приблизиться к Богу.
Чтобы создавать музыку, если говорить о технической стороне дела, мне достаточно листа бумаги и карандаша. Я давно обхожусь без рояля. Но чтобы меня поняли соотечественники, не могу, как Высоцкий, обойтись одной гитарой. Нужны большой симфонический оркестр, хор или театр. Если пойти на компромисс с самим собой, чтобы их заполучить, еще не созревшую, не прожитую до конца идею можно замарать и погубить. Поэтому приходится все написанное складывать в шкаф. Идеи не горят!